|
Kallipso
|
О северных богах и воздаянии при жизни за грехи. Вспомнилось. Делюсь.
Долго ярился в сече с парусом выдох Игга,
Пенные стрелы бросая в грудь одинокой касатки,
Только не видно ньердов брани, драккар ведущих.
Странное дело творится в северных стылых землях.
Многие локти нити Норны сплетали для храбрых,
Не было тяжбы с морем в этих краях доныне,
Только однажды вышел к фиорду седеющий Энунд,
Скальд и эриллар старый, и произнес он вису:
Верю, не скажут соседи,
Что обходил их в горе,
Да и не праздновал труса
Сын мой в буране лезвий.
Так почему- же море
Род мой прервало отныне,
Будь же ты проклята словом,
Пенная рыбы дорога!
Что говоришь ты, старый? Видно не многого стоит
Долгий седеющий волос, что твои годы венчает.
Где это слыхано, чтобы брань возносилась дороге,
Что нас от веку кормит, носит касатки битвы.
Род твой силен, как раньше, стройными ивами пива,
Липа запястий нынче вновь принесла тебе сына.
Стоит ли делать жалкой долю пришедшего ярла?
Бранное слово запомнив, море воздаст с лихвою.
Радостной вестью охвачен, Энунд забыл о горе,
И все внимание сыну он обратил без остатка.
Рос и крепчал подлеток, смел был и стоек в сече,
Только назад не воротишь слов, оброненных в горячке.
Черною тенью Гери выжрал удачу рода,
Фреки, голодный вечность, мором прошел по фиорду.
И на костях пировали досыта Хугинн и Мугинн,
Выросший Ярл опечален, горю ища причину.
Турсы с йотунами стали делать набеги в чертоги,
Крали из ложа спящих, пакость творя невозбранно.
Вспомнил тогда старый Энунд в гневе роненное слово,
И, опираясь на посох, вышел он к берегу фиорда.
Звали рожденного Торир. Энунда сын был не промах,
За стариком увязался, тайно за скалами прячась.
То, что увидеть случилось, было ему откровеньем,
Вот что заставило мыслить скоро, не медля с делом:
Вздыбилась бездна и скалы, лик обретя человечий,
Двинулись камни, как губы, голос стихии рождая.
«Знай, чтоб беда не гостила в доме твоем дольше срока,
Ты принеси в жертву сына, род обезглавь в оправданье
Слов необдуманных бранных. Ну, а потом, если сможешь
Вновь прорости свое семя. Выплати мне эту виру!
Вновь тогда стану дорогой я для драккаров грозных,
Кровь будет мерой для слова. Сказано все, что хотел ты!»
Только беседе так просто кончиться вряд ли удастся.
Вышел из тайного места, там где подслушивал, Торир.
И, громогласно смеявшись, он великаншу сечи
Старому Энунду-скальду с силой на спину обрушил.
«Я ли творил оскорбленья? Должен ли Торир быть вирой?
Я поступлю по другому, род наш избавив от гнили!
Вырву язык, оскорбивший руку кормящую, с корнем».
Сделав, наотмашь забросил алую плоть прямо в море.
«Будь же ты проклят навеки! Станешь отныне безумен!»
Грозно взревела стихия и сотряслась ураганом!
Торир же, дико завывший, с хохотом бросился к месту,
Где одиноко дрэкки в тихой лагуне стояли.
Перерубив все канаты, сам он на спину поднялся
Старой отцовской касатке и возопил, словно демон.
И, повинуясь стихии, струги в волне закружились.
Оборвалась в одночасье нить очень старого рода.
Многие локти нити Норны сплетали для храбрых,
Не было тяжбы с морем в этих краях доныне,
И, эту сагу помня, вряд ли решится кто то
Бросить отныне морю бранное слово в гневе.
Долго ярился в сече с парусом выдох Игга,
Пенные стрелы бросая в грудь одинокой касатки.
Только не видно ньердов брани, драккар ведущих.
Странное дело творится в северных стылых землях.
(с) Тормоз, 2008 г.
|
