|
Kallipso
|
Фантлабораторная работа № 3. 4 место в общем забеге. Тема: изменение обстоятельств существования.
Однажды молния рассекла дерево надвое, и Повешенный рухнул к сплетению корней. Некоторое время он лежал, пяля пустые глазницы в черноту. Запах его и тело, вылизанное ветрами досуха, привлекли парочку койотов. Они кружились, не смея подступить ближе, но не находя в себе сил бросить добычу. Повешенный слышал их тявканье, похожее на плач, и горячее, нервное дыхание.
Холодная земля отталкивала его. И стебли травы кололи, точно стрелы.
- Время, - сказал Ворон, опускаясь на плечо лежащего.
- Время ушло, - ответил его брат.
Снова заскулили койоты, и Повешенный встал. Память его была пуста, а тело - неуклюже. Первый же шаг опрокинул его навзничь. Хрустнул череп, встретившись с камнем, и койоты, понимая, что оставаться им голодными, завыли.
- Прочь! Прочь! - заорали Вороны. Они поднимались по спирали, а молнии расчерчивали небо крестами.
К утру Повешенный научился стоять. К полудню - идти, с хрустом переставляя палки-ноги. К ночи обнаружил железную дорогу и конский череп.
Он долго разглядывал металлические полосы, подобно двум мечам пронзившие горизонт, и деревянные балки, служившие опорой. Затем Повешенный поднял череп, вытряхнув гремучую змею, что свила гнездо внутри, и сказал:
- Золотая грива.
Ничего не произошло.
Мисс Эмилия Хандервуд считала себя женщиной современной и прогрессивной, а потому собирала жуков, писала в местную газету письма, обличающие провинциальный консерватизм и узость мышления, а также втайне сочувствовала неграм.
- Они почти как люди, - бывало, приговаривала она, глядясь в зеркало.
Отражение, конечно же, соглашалось и поджимало губки, отчего личико Эмилии Хандервуд обретало некоторую чопорность.
- Только черные, - завершала Эмили.
И отражение становилось прежним, весьма и весьма прехорошеньким. Данное обстоятельство, к слову, сполна искупало эксцентричность характера мисс Хандервуд.
Так уж повелось, что каждую среду Эмили совершала променад вдоль железной дороги. Проложенная недавно, она, вне всяких сомнений, являлась воплощением прогресса, который достиг и Города. Железной дорогой Эмили гордилась почти также, как собственными взглядами и выписанным из Старого света микроскопом.
- И женщине может быть открыт свет познания! - как-то заявила она на еженедельном собрании Любительниц Высокой Поэзии, чем вызвала горячие споры и недовольство: свет познания, отраженный на плошке с animalculus Левенгука, произвел на некоторых особ слишком уж сильное впечатление.
- В деле прогресса - выживет сильнейший, - позже бормотала Эмили, подписывая на томике Дарвина открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, что в сложившихся обстоятельствах можно было считать вежливой формальностью.
Но в Городе формальностям придавали особое значение, да и была Эмили особой незлой, скорее уж взбалмошной. И ничем, кроме как волей Провидения, нельзя объяснить, что именно она встретила Повешенного.
А было это так: Эмили, заприметив очаровательнейший экземпляр Scarabaeus sacer из семейства Пластинчатоусых - что было просто-таки удивительно! - попыталась его изловить. Скарабей же, напротив, всячески старался избегнуть чести быть пойманным и засушенным во благо науки. Но при всем том он не спешил улетать, перепархивая со шпалы на шпалу, дразня Эмили агатово-черным нарядом надкрылий.
- Стой же ты! - шепотом велела Эмили, развязывая бант.
Конечно, использовать шляпку вместо сачка было не слишком правильно ни с точки зрения этики, ни с точки зрения науки, однако куда горшим было бы позволить скарабею скрыться.
И Эмили, прицелившись, метнула шляпку. А та, взмахнув атласными лентами, легла к ногам Повешенного.
- Опора долины ястреба позволяет упасть на плечи своим волосам. Я обагрил когти жадного орла - золотым, как шелк, - сказал Повешенный, поднимая шляпку.
И одел ее на конский череп.
- Что вы себе позволяете? - спросила Эмили, глядя, как скарабей исчезает под шпалой. - И кто вы такой будете?
Признаться, ей было несколько неуютно: во-первых, незнакомец если и походил на человека, то весьма отдаленно. Во-вторых, из живота его торчал обломок палки, а шею обвивала толстая веревка, хвост которой спускался до земли и волочился, оставляя преглубокий след. Но что было еще более удивительно, сам незнакомец следов не оставлял.
- В сердце я всегда ношу страх и тревогу, люди, слушайте мою влагу владыки мертвых... - произнес Повешенный.
И Эмилия Хандервуд, мужественно воздержавшись от обморока, предложила:
- А не желаете ли вы чаю испить?
Повешенный видел дорогу. Она больше не походила на мечи великанов, но скорее - на Ёрмунганда, разделенного надвое. Кости Великого Змея держали мир, но Повешенный слышал, как стонет земля под тяжестью его.
Наверное, ему было жаль землю, как жаль и самого Змея. Половины его бежали друг к другу, но, распятые на костылях, не сталкивались.
- Вздор какой, - сказала Эмили, отрываясь от наброска. - В ваших мыслях совершеннейшая сумятица и ненаучный вздор.
Окинув композицию критическим взглядом, она переставила микроскоп поближе к Повешенному.
- Будьте добры повернуться. Ваш профиль восхитительно ужасен!
Эмили подумала, что этот профиль отличнейшим образом символизирует гнусность времен ушедших, тогда как микроскоп - напротив, времен будущих, прекрасных, пусть и различимых лишь в собранном линзами световом потоке.
Повешенный видел ее мысли также ясно, как дорогу и чудовище на ней. Ветер доносил запах дыма и жар пламени. И в истлевшем теле отголоском памяти рождался ужас, заставляя крепче хвататься за древко копья.
- Страшно теперь оглянуться: смотри! По небу мчатся багровые тучи...
- Что вы сказали? - вежливо поинтересовалась Эмили.
Чудовище приближалось. Оно летело, цепляясь за кости несчастного Змея. И тот, не в силах вырваться, кричал. Звук уходил в землю и, ударяясь в сухое русло Хвергельмира, летел назад, к Повешенному.
- ...воинов кровь окрасила воздух...
- Кровь? Поверьте, здесь никогда и никого не убивали. По-моему, насильственная смерть - такой же пережиток прошлого, как и манера носить с собой черепа. В современном обществе это неприемлемо.
- ...только валькириям это воспеть...
Грохот близился, а небо оставалось пустым.
И Повешенный зажмурился. Кто он таков, чтобы спорить с богами?
- Извините, - попросила Эмили, когда фарфоровые чашки перестали прыгать по столу. - Но не могли бы эту палку вынуть? На время. Всего лишь на время.
Негнущимися пальцами Повешенный дернул обломок древка. Клинок копья зацепился за ребра и, хрустнув, отлетел.
- Замечательно! - Эмили изобразила лучшую свою улыбку.
Чудовище приходило еженедельно. Повешенный чуял его приближение задолго до момента, когда закопченная туша проламывала горизонт. Плюясь дымом и пламенем, она подползала к городу и останавливалась, чтобы поглазеть на Повешенного. Он в свою очередь смотрел на него.
Зверя звали Паровоз. Эмили утверждала, что бояться его не стоит, поскольку Паровоз и Железная дорога - вещи полезные, но Повешенный видел истинную суть.
Раскаленные докрасна железные кости, кипящую кровь и шкуру, пробить которую не смогло бы ни копье, ни меч, ни даже молния. Он был огромен. Силен. И почитаем людьми.
Он был новым Богом и желал, чтобы Повешенный тоже склонился перед его мощью.
Осколок копья требовал иного.
Повешенный не знал, где правда, и вскоре перестал ее искать.
Он просто был, проходя сквозь череду дней, одинаковых, как чашки из вечного сервиза Эмили Хандервуд. В этом существовании находилось место для воскресных проповедей и субботних чаепитий, устраиваемых на Большом камне. Повешенный выносил столы и расставлял их крестом, пусть форма эта вызывала смутное отторжение, как и черные скатерти, что появлялись из корзины кривой старухи. Скатерти были накрахмалены и, расправляясь, хрустели. Старуха морщилась и убирала вуаль с лица. Тогда Повешенный отворачивался, не смея глядеть: казалось, старуха смеется над ним.
Накрыв столы, она исчезала, оставляя смутно знакомый запах, разгадать который у Повешенного не получалось. Да и жил этот запах сущие мгновенья. А стоило ему исчезнуть, как Повешенный забывал и о старухе, и о стыде, и о страхе.
Вскоре у него появилось собственное место за столом и табличка, правда, пустая: имени своего Повешенный так и не вспомнил.
- Просто у них тогда были очень сложные и неблагозвучные имена, - объясняла Эмили всем и каждому.
Она же взяла на себя труд представлять Повешенного новеньким.
- Это Повешенный, - говорила она и гордо добавляла: - Я его открыла. Не обращайте внимания, он с этим черепом не расстается. Совершеннейший чудак!
И все соглашались: дескать, каких только чудачеств не встретится в мире.
Новички приносили рассказы, а одна - бледноликая Мари со сложной фамилией, которую писали через черточку - светящийся камень. От камня разило смертью, но Эмили вновь лишь посмеялась:
- Это прогресс! Просто поразительно, до чего же вы скептичны к прогрессу! - сказала она и стала заглядывать к Мари на чай.
У Мари имелся муж, столь же бледный, как она, и светящийся, как камень. Он страдал мигренями и редко выходил из дому, появляясь лишь на обязательных чаепитиях.
- Признаться, я представлял это место несколько иным, - как-то заметил он, ни к кому не обращаясь.
- Место чудесное! - поспешила заверить Эмили. - Я вот ни капельки не жалею, что приехала сюда. Вы представляете, я ехала еще на дилижансе! Это был настоящий ужас, я вам скажу. Тряска, тряска, тряска... я думала, что меня на косточки растрясет.
Повешенный встал.
- А уж про то, что с багажом творится, и говорить не стоит. Моя коллекция прибыла в совершенно отвратительном состоянии...
Он шел быстро, и сухая трава хрустела под ногами.
-...две недели я занималась только тем, что чинила...
Дорога лежала. Две половины Великого Змея, деревянными ребрами вросшие в землю. Они отражались в небе, прокладывая тени по облакам, сминая твердь и перечеркивая солнце.
- Хьёртримуль! - крикнул Повешенный. - Хильд! Я помню ваши имена!
Раздавленное солнце смотрело вниз.
- Саннгрид! - крик, исходивший изнутри, тревожил копье.
Оно ворочалось и стучалось о ребра, совсем как язык церковного колокола. И каждый удар обессиливал Повешенного. Последнее имя вырвалось хрипом:
- Свипуль...
Он упал на землю, но та была холодна, и лишь песок сочился сквозь пальцы, черный и густой, как кровь.
- Я помню, - прошептал Повешенный, касаясь дыры в боку. - Я помню...
- Тогда покоя вам не видать, - сказал светящийся муж бледноликой Мари, подавая руку. - Слышите?
Металл плакал и рвался на свободу. Раскачивались шпалы, и корни их раздирали мертвую плоть незнакомого мира. Привычный страх сковал Повешенного, и даже копье внутри затихло.
- Все меняется. Время идет...
Муж Мари, повернувшись к Зверю спиной, зашагал прочь. Повешенному остались слова.
- Время идет.
Зверь пролетел, обдав жаром и вонью.
- Время уходит.
Рев чудовища оглушил. Но теперь Повешенный знал, что делать.
- Но это же вздор! И нелепица! - Эмили бежала, но все равно не успевала за Повешенным.
- Соткана ткань большая, как туча, чтоб возвестить воинам гибель.
- Никто не погибнет! Никто, слышите вы, невозможный человек?!
- &
|
: 1 ... 46 47 49 50 ... 70 Далее» Вниз