Клод Леви-Строс
Индейское общество и его стиль
Клод Леви-Строс. Печальные тропики. М., 1984, с. 78-88
Совокупность обычаев одного народа всегда отмечена каким-то стилем, они образуют системы. Я убежден, что число этих систем не является неограниченным и что человеческие общества, подобно отдельным лицам, в своих играх, мечтах или бредовых видениях никогда не творят в абсолютном смысле, а довольствуются тем, что выбирают определенные сочетания в некоем наборе идей, который можно воссоздать. Если составить перечень всех существующих обычаев, и тех, что нашли отражение в мифах, и тех, что возникают в играх детей и взрослых, в снах людей здоровых или больных и в психопатологических действиях, удалось бы создать нечто вроде периодической таблицы химических элементов, где все реальные или просто возможные обычаи оказались бы сгруппированы по семьям. Нам оставалось бы только распознать среди них те, что были действительно восприняты обществами.
Женщина кадиувеу в 1895 г.
Женщина кадиувеу
Подобные соображения особенно подходят к индейскому населению мбайя-гуайкуру, последними представителями которого являются ныне в Бразилии кадиувеу, а в Парагвае — тоба и пилага. Их культура как нельзя более напоминает ту, которую наше общество воображало в одной из своих традиционных игр и образец которой так удачно представил Льюис Кэролл. Эти индейцы-рыцари походили на изображения игральных карт. Такую особенность подчеркивал уже их костюм: широкие в плечах и падающие жесткими складками туники и кожаные плащи, украшенные черными и красными узорами (ранние авторы сравнивали их с турецкими коврами), которые воспроизводили карточные орнаменты пик, червей, бубен и треф.
У них были короли и королевы, и, подобно королеве из «Алисы», эти дамы больше всего любили играть с отрезанными головами, которые им приносили воины. Знатные мужчины и знатные дамы развлекались на турнирах. От тяжелых работ их избавляли индейцы гуана, жившие в этих местах еще до их прихода и отличавшиеся по языку и культуре. Терено, последние представители гуана, живут в правительственной резервации, неподалеку от городка Миранда. Гуана обрабатывали землю и платили дань сельскохозяйственными продуктами сеньорам мбайя в обмен на их покровительство, попросту говоря, чтобы обезопасить себя от грабежа и расхищений, которыми занимались банды вооруженных всадников. Один немец, который в XVI веке отважился отправиться в эти места, сравнивал эти отношения с теми, что существовали в его время в Центральной Европе между феодалами и крепостными.
Общество мбайя состояло из каст. На вершине социальной лестницы находилась знать, которая делилась на две категории: крупная родовая знать и те, кто был лично пожалован титулом, обычно в том случае, если их день рождения совпадал с рождением ребенка знатного происхождения. Родовая знать, кроме того, разделялась на старшие и младшие ветви. Затем шли воины, лучших из которых после инициации принимали в члены братства, дававшего право носить специальные имена и пользоваться искусственным языком, образованным путем прибавления суффикса к каждому слову, как в некоторых жаргонах. Рабы шамакоко или другого происхождения и крепостные гуана составляли чернь, хотя эти последние восприняли для собственных нужд деление на три касты по образцу своих хозяев.
Знатные люди демонстрировали свое происхождение раскраской тела, выполненной посредством трафарета или татуировок и равнозначной гербу. Они полностью удаляли волосы на лице, в том числе брови и ресницы, и с отвращением относились к «братьям страуса» — европейцам с глазами в поросли волос. Мужчины и женщины показывались на людях в сопровождении свиты рабов и зависимых, которые заискивали перед ними, избавляя их от всех хлопот. Еще в 1935 году раскрашенные и увешанные подвесками старухи — они были лучшими рисовальщицами — объясняли, что вынуждены были оставить занятия изящными искусствами, так как лишились рабов, бывших у них в услужении. В Налике еще жили несколько прежних рабов шамакоко, теперь же их включили в общую группу, но относились к ним снисходительно.
Высокомерие этих сеньоров смущало даже испанских и португальских завоевателей, жаловавших им титулы «дон» и «донья». Говорят, что белые женщины могли не опасаться плена у мбайя, поскольку ни одному воину и в голову бы не пришло портить свою кровь подобным союзом. Некоторые дамы мбайя отказывались от встречи с супругой вице-короля по той причине, что якобы только королева Португалии была достойна общения с ними. Одна из них, почти девочка, известная под именем донья Катарина, отклонила приглашение губернатора Мату-Гросу посетить Куябу. Поскольку она уже достигла половой зрелости, этот сеньор — как онa думала—сделал бы ей предложение, а она не могла ни вступить в неравный для себя брак, ни оскорбить его отказом.
Индейцы мбайя были моногамны, однако девушки-подростки иногда предпочитали сопровождать воинов в их приключениях и
служили им оруженосцами, пажами и любовницами. Что касается знатных дам, то они содержали чичисбеев, которые зачастую были и любовниками, причем мужья не удостаивали их проявлением ревности, чтобы не уронить свое достоинство. Это общество относилось весьма неприязненно к тем чувствам, которые мы считаем естественными; оно испытывало, например, отвращение к воспроизведению потомства. Аборты и детоубийство считались почти обычным делом, так что воспроизведение группы происходило главным образом за счет усыновления, а не рождения. Поэтому одной из главных целей военных походов была добыча детей. Согласно расчетам, в начале XIX века едва ли десять процентов членов группы гуайкуру принадлежали к ней по крови. Когда же детям удавалось появиться на свет, родители не воспитывали их, а отдавали в другую семью, лишь изредка навещая. Согласно обычаю, своих детей индейцы расписывали с головы до ног черной краской, называя их тем же словом, каким они назвали первых увиденных ими негров. Так содержались дети до четырнадцатилетнего возраста. Затем они проходили инициацию—их мыли и сбривали одну из двух концентрических корон волос, которые их до сих пор венчали.
Тем не менее рождение ребенка знатного рода давало повод к праздникам. Они устраивались на каждом этапе его роста: отнятие от груди, первые шаги, участие в играх и так далее. Глашатаи провозглашали титулы семьи и предсказывали новорожденному славное будущее; если в один день с ним рождался еще какой-то ребенок, он становился его «братом по оружию». Начинались попойки, во время которых подавался медовый напиток в сосудах, сделанных из рогов или черепов. Женщины же, обрядившись в доспехи воинов, изображали сражения. Сидящих в порядке стар.шинства знатных людей обслуживали рабы, которые не имели права пить, так как должны были в случае необходимости помочь господам облегчить свое состояние рвотой и позаботиться о них, пока те не заснут в ожидании восхитительных видений.
У этих Давидов, Александров, Цезарей, Карлов Великих, этих Рахилей, Юдифей, Паллад и Аргин, этих Гекторов, Ожье, Ланселотов и Лаиров вся гордыня держалась на уверенности в том, что их предназначение — повелевать человечеством. В этой уверенности их поддерживал один миф, известный нам лишь в отрывках. Вот этот миф. Когда Гоноэньоди, верховное существо, решил создать людей, он сначала извлек из земли людей гуана, а затем другие племена. Первым дал в удел земледелие, вторым — охоту. Обманщик — это еще одно божество индейского пантеона — заметил, что про мбайя забыли, и вывел их из ямы. Поскольку, однако», все уже было роздано, они получили право на единственное еще' свободное занятие — подавлять и эксплуатировать других. Существовал ли когда-нибудь более глубокомысленный «Общественный договор»? Эти персонажи рыцарских романов, поглощенные своей жестокой игрой в престижность и власть в лоне общества, вдвойне заслуживающего название «бичующего», создали графическое искусство, стиль которого невозможно сравнить почти ни с чем из того, что нам оставила доколумбова Америка, и который походит разве что на изображения наших игральных карт. Я упоминал об этом, но теперь хочу описать удивительную особенность культуры кадиувеу.
В племени, о котором у нас идет речь, мужчины — скульпторы, женщины—художницы. Мужчины вырезают из твердого, с синим оттенком гваякового дерева фигурки святых, о которых я рассказывал. Рога зебу, используемые как чашки, они украшают изображениями людей, страусов-нанду и лошадей; иногда они рисуют, но только листву, людей или животных. Привилегия женщин — роспись керамики и кож, а также рисунков на теле, в чем некоторые проявляют безусловно виртуозность.
Лицо, а иногда все тело женщин кадиувеу покрыты переплетением асимметричных арабесок, чередующихся с тонкими геометрическими узорами. Первым эти узоры описал иезуит-миссионер Санчес-Лабрадор, который жил среди кадиувеу с 1760 по 1770 год, однако точно они были воспроизведены лишь век спустя Боджани. В 1935 году я сам собрал несколько сот узоров. Дело происходило так. Сначала я намеревался фотографировать лица, однако финансовые притязания красавиц племени быстро бы истощили мои денежные ресурсы. Поэтому я стал изображать лица на листах бумаги и просил женщин разрисовать их так, как они это сделали бы на своем лице. Успех был таким, что я отказался от собственных неумелых набросков. Художниц нисколько не смущали белые бумажные листы, что свидетельствует об индифферентности их искусства к естественному строению человеческого лица.
Казалось, что только несколько очень старых женщин сохраняли прежнее мастерство, и я долго пребывал в убеждении, что моя коллекция составлена из последних сохранившихся экземпляров. Каково же было мое удивление, когда два года назад * я получил книгу, иллюстрированную рисунками из коллекции, собранной через пятнадцать лет после меня одним бразильским этнографом! Его иллюстрации не только отличались таким же уверенным исполнением, что и мои, но и узоры очень часто были идентичными. В течение всего этого времени стиль, техника и источник вдохновения оставались неизменными, как и на протяжении сорока лет, прошедших между путешествием Боджани и моим. Этот консерватизм тем более замечателен, что он не распространяется на гончарное ремесло, которое, если судить по последним полученным и опубликованным образцам, находится в полном упадке. Таким образом, становится очевидным, что в местной культуре исключительное значение отводится рисункам на теле, и в особенности налице.
